В середине апреля домой к Чикину пришел Гриша и сказал:
- Женя, скоро вишня расцветет.
- И что? - Чикин услышал в этой гришиной фразе нечто подозрительное, и не напрасно. Есть такие простые фразы, которые, будучи произнесены, тянут за собой длительные продолжения.
- Японцы в период цветения вишни не работают, а толпами выезжают на природу и любуются сакурой. - Пояснил Гриша. - Известно, какие японцы трудолюбивые, но даже они дают себе роздых во время цветения вишни. Представь себе. Теплая весенняя ночь. Вокруг благоухают травы и редкие в нашу пору фруктовые деревья. Мы сидим вдвоем под цветущей вишней и шесть часов пьем чай. Здорово, согласись?
- Да. Красиво, - согласился Чикин, особенно приметив выделенное Гришей слово “вдвоем”. - И никому не скажем?
- Ну, может и скажем, только немногим. Очень немногим.
У Чикина рядом с домом заброшенные немецкие сады, где произрастают культурные породы, от шиповника до твердой груши, где всё плодится и размножается. Чтобы быть во всеоружии, Гриша с Чикиным заранее очистили место под одной вишней, выкинули останки тетрапаков и поларкапов, собрали остатки человеческих трапез, установили скамейное бревно, чтобы сидеть.
Стали ждать цветения.
Через неделю после этого заходит ко мне Шура Юрицын.
- Скоро вишня зацветет, - сказал мне Шура, - Гриша с Чикиным собираются по японской традиции проводить ночь в чайном бдении.
- А много народу будет?
- Человек восемь, - подумав, ответил Шура. - В течении шести часов будем пить чай и никаких спиртных напитков. Придешь?
- Надо подумать, - ответил я, прикидывая, как это восемь русских могут по-японски провести ночь под цветущей вишней, и пить при этом один чай. Уже само зрелище достойно, чтобы на нем присутствовать.
Теперь, идя на работу или возвращаясь с работы, я внимательно оглядывал окружающие деревья в надежде увидеть зацветающую вишню. С майских праздников всё вокруг цвело, и в моей душе селилась паника: вон, во дворе, цветочки - не вишни ли? Или это яблоня? Или все-таки вишня?
Поняв, что я скорее всего опоздал окончательно и бесповоротно, я махал рукой, но в следующем дворе видел точно вишню, без всяких намеков на цветочки, и вновь меня поселяла надежда испить шестичасового чая под цветущей сакурой. Черт бы побрал эти неточные даты! - ругался я, вспоминая, что древние евреи друг другу назначали встречи таким примерно образом:
- Встретимся на закате у гробницы, - и причем никто из них не опаздывал. Я бы ни за что не пришел к нужному времени, я бы ни за что не смог стать древним евреем.
Путь от трамвая до офиса я проводил в подобных размышлениях. В один из дней, придя на работу, я обнаружил ожидающих меня Чикина и девушку Алмазову. Лицо Чикина было подернуто легкой усталостью, девушка же Алмазова, напротив, держалась бодро и свежо, как студент-первокурсник после первого в своей жизни курсовика.
- Ну что, Женя, - сказал я, - под вишней небось сидели?
- Под сливой. Народ путает сливу с вишней и уже стал приходить. Вот, с Алмазовой сегодня шесть часов чай пили. Теперь гуляем.
Девушка Алмазова изобразила усталую улыбку.
По законам гостеприимства я хотел предложить им чаю, но по лицам понял, что не стоит.
- А когда вишня всё-таки зацветет? - спросил я.
- Для некоторых уже зацвела, - ответил Чикин, имея в виду девушку Алмазову.
- Недели через две, - сказала девушка Алмазова, имея в виду, что Чикину теперь есть с кем чай пить по ночам.
- Успею, - подумал я, и предложил-таки им чаю.
Две недели разные люди заходили ко мне по разным делам и, зная мой интерес, обязательно упоминали в разговоре чаепитие под вишней. По кусочкам собрал я картину чаепитий, кто что пил и что при этом цвело.
Самым точным оказался Гриша. Он пришел, едва на вишне появились первые цветочки. Когда он появился в дверях, Чикин молча сложил в пакет чай, заварной чайник, полтора полена и спички. Молча прошли они в вечерний сад, молча развели костер. Дым поднимался вертикально вверх, к чистой полной луне.
Ни говоря друг другу ни слова, просидели они четыре часа, пока не исчерпалась задумчивость чая и пока не сгорели полтора полена. Также молча они вернулись дому Чикина, где и расстались у подъезда.
- Это был самый лучший ночной чай, - признался мне потом Чикин. За время двухнедельной подготовки он достаточно искусился в тонком восточном искусстве, переложенном на местную почву.
Самым неудачным оказалось большое чаепитие ввосьмером. Народ собрался шумный, уже немного возбужденный, кто-то явился голодным и прихватил с собой сосисок.
- Там пожарим, - сказал этот кто-то. К сосискам он взял бутылку вина. Когда пришли к скамейному бревну, народ вытащил из сумок еще четыре бутылки.
- И получилась обыкновенная попойка, - рассказывал последующему гостю Чикин, если тот приходил с подобным предложением. - Вы чего хотите? Попойки? Так давайте пить здесь, зачем в сад выходить? - и он в упор смотрел на настойчивого гостя, отчего тот смущался, прикрывал морду лапами, неуверенно вилял хвост, как бы говоря: “а чего там, я ведь так предложил, по привычки, не очень-то и хочется, если честно, давайте уж лучше чайку...” Чикин смирял взгляд, вручал приникшему гостю пакет с пачкой зеленого китайского чая, заварным чайником и полуторкой полена. Гость послушно брел вслед широкой спины Чикина по садовым тропинкам, присаживался на скамейное бревно. Вокруг чирикали неопознанные птички, и гость наконец-то, едва ли не впервые в жизни проникался чем-то таким, неместным, скорее всего японским, чем он не проникался никогда...
Пришло, наконец, и мое время. Долго я терпел, выдерживал “паузу мастера”, учился отличать цвет вишни от цветка алычи, слушал рассказы, как тот-то и тот-то пивали чай у Чикина. За время, пока я в качестве тренировки читал японские хайку, танка и хокку, уже начал падать яблоневый цвет, уже слива стала осыпаться. Когда я совсем решился, на вишнях остались считанные соцветия. Остальной цвет опал, белой простыней лежал на земле, гонимый ветерком.
Договорившись заранее с моим братом Лешей - он тоже, как и я, желал испить чаю по-японски, - я прихватил с собой любимого моего чаю, и мы поехали на другое кольцо трамвая №4. Чикин нас ждал: в углу стоял заранее заготовленный пакет.
Замысловатыми тропинками пробрались мы к ожидающему месту.
Всякое лежало на этих тропинках. Лежал белый цветочный снег; лежала на земле парочка, обнявшись, в одежде, с постеленным под себя шерстяным одеялом. Парочка спала. Лежали на тропинках пустые пакеты от тетрапаков, которые Чикин мимоходом нанизал на специальную палку.
- За ночь напили, - объяснил он мне с братом.
Вот, наконец, и скамейное бревно. Сквозь цветы вишни смотрит на нас ущербная луна, за кустом течет безымянный ручей, запоздавшие соцветия склонились над моей головою, напичканной танка и хайку.
- Костровая вода в полнолуние не такая, как в другие дни, - объяснял Чикин, разжигая костер и устанавливая на него заварной чайник. - Вкус, как будто бы она не кипела. А ведь кипела, сам видел, белым ключом... - Чикин кинул в чайничек две горсти чаю, залил кипящим белым ключом и посмотрел вверх.
Полнолуние давно прошло. На нас падали лепестки соседней сливы, ручей еле слышно шелестел. Спавшие на тропинке двое проснулись и лениво переругивались.
“Вот и пал последний цвет сакуры.
Заверну в одеяло любимую,
Пусть бранится! ведь я очарован
лепестками последними вишни..” -
сочинял я, глядя, как дым поднимается к звездам. - “Ну надо же! Успел. Завтра было бы уже поздно”, - вертелось у меня в голове. Впереди была вся ночь, чай испарялся с губ, и мы молчали.
2000г
