Городские фото своими глазами

Кёнигсберг-Калининград, судьба и эпохи в ХХ веке

НАЧАЛО ВЗГЛЯДА. ИСТОРИК И СВИДЕТЕЛЬ

Для начала предлагаю обернулся вокруг, посмотреть, где мы сейчас находимся. Лично я нахожусь в городе Калининграде (бывшем Кёнигсберге), на улице Радищева, на втором этаже старого хрущевского дома. Дом стоит, как и многие здесь, на немецком фундаменте прежде разрушенного здания; фундамент покоился на прежде языческих прусских землях, чьи потомки и корни теряются в необъятной и, признаемся честно, необязательной исторической дали.
Взгляд человека, смотрящего через плечо в прошлое, похож на перевёрнутый бинокль: он уменьшает череду незначимых фактов, и тогда виден ряд событий, их взаимосвязь и чередование. Но чем ближе взгляд к результирующей сумме сегодняшнего, тем больше картинку заслоняет муть, пыль, паутинная копоть. Так непонятно, какой толщины стекло, если упереться в него носом. Остаётся перевернуть бинокль и из Историка превратиться в Свидетеля: бинокль работает на увеличение, детали становятся выпуклыми и значительными. Только так возможно зафиксировать день сегодняшний, чем, собственно, и занимается фотография. Казалось бы, никакой встречи: один занимается далями, другой – близями, в которые упёрт тот самый нос, виноват, объектив. Но если расположить фотографии в хронологии века, то никуда не денешься: между Свидетелем и Историком возникает коллизия.
Человек, задавшийся целью фиксировать истечение общественной и частной жизни, поневоле останавливается в недоумении. Что фиксировать? Что из сегодняшнего нагромождения достойно свидетельского (и исторического) внимания? Неясно. Пелена фактов, кричащих о своей важности, налипает на его взгляд. Пред отсутствием исторической дистанции Историк-любитель, тайным образом забравшийся во взгляд Свидетеля, сдает свои полномочия. Он не может сладить с антиисторичностью фотографии как искусства-сейчас. Он берет свой гроссбух со множеством закладок под мышку, неверным шагом (так как не видит ничего из того, что ближе 30 лет), - неверным шагом удаляется, шлепая по лужам. На перекрестке к нему подкатывает дилижанс, Историк расплачивается с возницей одной из своих книжных закладок, и укатывает в направлении исторической достоверности. Молча по дорогам времён не ездят: возница в традиции своей профессии комментирует проплывающий мимо ландшафт. Пассажир дремлет и слушает вполуха: лишь бы довёз.
Кстати о дилижансе: к началу 20 века в Кёнигсберге их было… Но об этом чуть ниже.

НАЧАЛО ВЕКА. НЕМЕЦКАЯ ПРОВИНЦИЯ
Начало ХХ века в Кёнигсберге было ознаменовано решительной борьбой с ретроградством и внедрением всего прогрессивного, что наработало человечество к отчётному периоду. Во-первых, муниципальные власти постановили снести старые средневековые валы и большинство городских ворот, в которых стало тесно разросшемуся городу. Во вторых, слишком узкие центральные улицы надлежало выпрямить, осветить взамен газовых фонарей электрическими и употребить для нового вида транспорта – электрического трамвая, долженствующего заменить конку. Общественные строения казарменного вида, что во множестве населяли центр города, также попадали под снос с дальнейшим выстраиванием на их месте зданий современных. В третьих, раз Кёнигсберг город-крепость, то федеральные власти взамен устаревших фортификационных сооружений стали выстраивать укрепления по последнему слову военной науки, а именно кольцо фортов вокруг города. Старые же валы решили использовать для насадки садов и парков, чтобы параллельно крепости реализовать антимилитаристскую концепцию город-сад. В общем, Кёнигсберг превратился в огромную стройку, на манер нынешнего Берлина, но в своих масштабах, разумеется.
Однако немцы были бы не немцы, если бы нововведения не уравновесили ревностию ко временам прошедшим. Начиная с 1901 года в течение 6 лет в главной кирхе Восточной Пруссии, Кафедральном соборе, идёт реставрация. Не прерывая службы, стены собора освобождают от штукатурки и приводят здание в первозданный вид.
Собору повезло: он имеет первозданную форму, на которую можно уповать в реконструкциях; второе сооружение-символ Кёнигсберга, а именно Королевский замок, таких ориентиров не имеет. Не было в истории города правителя, которых бы не брался за перестройку замка. Вот и сейчас бывшие орденские залы северного крыла превращают в отделение музея Пруссия; в зале Московитов, в котором Петр I давал приёмы, будет выставлена Серебряная библиотека герцога Альбрехта – 20 томов теологических трудов в серебряных, богато украшенных переплётах. Во внутреннем дворе строят два портала, а внешнюю сторону восточных укреплений усиливают “циклопенмауером” из гранита.
Кстати, пора протереть запотевшее окно дилижанса, чтобы за муниципальными масштабами лицезреть простых кёнигсбержцев, подсчитанных с немецкой скрупулёзностью, возведённой в квадрат прусской дотошностью. Кёнигсбержцев в городе на начало века 189483 человек, а к 42-му году – 380042 человека. Что эти человеки делают в свободное от прогресса время?
Они отдыхают. Посетив воскресную утреню, они прогуливаются вокруг Замкового пруда. Впереди шествует отец семейства под руку с матерью семейства, само же семейство мелькает белобрысыми головками взад-вперёд, обгоняя родителей. В ответственные моменты отпрыски чинно идут рядом, раскланиваясь с повстречавшимися Фишерами точно так же, как их отцы и деды раскланивались с предками этих же Фишеров на этом же месте. “Боже мой, разве это традиции, разве это постоянство? – заводит отец семейства разговор с Фишером-старшим. – Нашим отцам и в голову не могла придти, что вода будет так дорога, что чашечка горячего кофе будет стоит 5 пфеннигов! Куда катится Европа?” Жена Фишера поджимает губы: она знает, куда катится Европа, но у женщин, если меж собой заговорили мужчины, право второго голоса, и остается поджимать губы да мысленно пересчитывать мелочь в вышитом бисером “помпадуре”. Надо ведь и кофе попить, мужчины обязательно возьмут по паре Зейдель-пива, а чтобы детей отлепить от автоматов со сладостями и шоколадом, придётся купить по конфете, а потом по стакану сельтерской… Сущее разорение! (Это ведь газировка, наша газировка без сиропа! А зато назвали-то как, ишь ты – “сельтерская”… А.П.)
Замковый пруд функционирует зимой и летом. Зимой здесь черно от конькобежцев, летом гондолы снуют по пруду взад-вперёд под звуки военного оркестра, играющего Вагнера. В Вальпургиеву ночь на пруду начинается сущее светопреставление, главные действующие лица – студенты многочисленных студенческих корпораций. 24 лебедя (из них 2 чёрных) выглядывают из специально построенных для них домиков на разодетых студиозусов, что на освещённых лодках скользят по зеркальной глади вод. Когда часы на Королевском замке бьют полночь, тысячеголосый хор громогласно запевает “Пришёл месяц май”. В эту ночь взрослое население Кёнигсберга солидарно не спит и предаётся самому разгульному веселью, - разгульному в понимании чопорных немцев, разумеется. Даже знаменитый винный ресторан “Блютгерихт” (Кровавый Суд), расположенный в подвале замка в бывшей камере пыток, в эту ночь пустеет, мастер-винодел Крупш снимает черную спецодежду и кожаный фартук, и присоединяется к отдыхающим. В этом году обещали фейерверк, который затмит всё, что жители видели в предыдущие года!
Вопреки ожиданиям, есть в буколической картине старого города фрагменты, русскому человеку близкие и понятные, а именно вышеупомянутые дилижансы, точнее - дрожки. В начале века в Кёнигсберге богатеи разъезжали в собственных колясках, а народ ездил на дрожках “Грюне Минна” – эдакий похожий на гроб экипаж с фонарём на дуге и с колёсами, выкрашенными зелёной краской. Влекомый худобной лошадью, экипаж разваливался чуть ли не на ходу, страшно подпрыгивал на кочках, и когда возница убегал от полиции – а убегал он постоянно, ибо постоянно был навеселе, - пассажиры, зная, какая езда их ждёт, ложились в целях безопасности на пол. В конце концов вечно пьяных извозчиков усмирили тем, что по требованию пассажиров в городе была учреждена камера вытрезвления “Нуммер зихер”, и с тех пор перемещения по городу проходили под знаком трезвости.

После первой мировой войны Германия, как проигравшая сторона, должна была платить огромную контрибуцию. Тяжкую ношу облегчила гиперинфляция; имперское руководство разрешило выпускать городам т.н. мелкие “инфляционные” деньги. Кёнигсберг заимел свои банкноты, числовым рекордсменом которых стала купюра в 200 миллионов марок, выпущенная в 23 году. Тогда же муниципальные власти взяли под свой контроль частный мелкий бизнес, чтобы он в таких условиях не загнулся окончательно, а параллельно учредили предприятие, помогшее выкарабкаться из кризиса почти всей провинциальной промышленности: Восточную ярмарку. Использование портовых гаваней и бурное развитие торговли со странами Балтии, и в первую очередь с Советским Союзом, вернуло городу экономическое процветание, а вслед за ним и желание дополнительных радостей. Вновь развиваются науки и искусства, горожане находят время для отдыха и развлечений, послевоенная рана затягивается. Широко празднуется 200-летие Иммануила Канта. В 1924 году в течение пяти дней проходят праздничные лекции, шествия и прогулки. У Кафедрального собора философу сооружают новое надгробие, а одну из улиц называют его именем, - город гордится своим прославленным сыном. В 1926-ом основывается театрик, ставящий пьесы на местном прусском наречии и с успехом разъезжающий по отдалённым уголкам провинции. В цитадели административного порядка, во дворе Королевского замка в 1934 году устраивается пышное театральное представление; историческая пьеса про “рыцаря с железной рукой” равно занимательна и патриотична…
Европейская идиллия продолжается вплоть до прихода к власти нацистов.
В общем и целом, первую треть века Кёнигсберг являл собой образчик северо-немецкого провинциального города. Города своеобычного, без претензии на глобальность и всеобщность, но со своим внутренним достоинством. И в этом - обычная его судьба как провинциального европейского города. Но почему-то так вышло, что один из разломов Истории прошёлся именно через линию жизни Кенигсберга.

ШТУРМ И НАТИСК. ПАДЕНИЕ КЕНИГСБЕРГА
Начиная с конца тридцатых годов, с приходом к власти национал-социалистов, восточный форпост германских земель город-крепость Кенигсберг стал крупным винтиком военной машины. Как и всякая машина, эта выдавала свой продукт: её продуктом была война, начавшаяся 1 сентября 1939 и получившая название Второй мировой.
В 43-ом, на тегеранской встрече, Сталин настаивает, чтобы Кёнигсберг, рассадник немецкой агрессии во все времена, был изъят у Германии: “России нужен незамерзающий порт в Балтийском море, тем более что Восточная Пруссия в общем и не Германия”… Рузвельт и Черчилль не против. Там, в Тегеране, закладывается кардинальный перелом в судьбе города. Результаты не замедлили ждать: на пространстве войны возник кризис перепроизводства, вернувший машине её же материю. В августе 1944 года британская авиация наносит по Кёнигсбергу два массированных бомбовых удара, в основном по центру города, разрушивших около 40% городских строений. При этом практически ни один военный объект не пострадал.
Фашисткой пропагандой к концу Второй мировой войны Кенигсберг был “назна¬чен” “неприступной крепостью”, и для красных командиров стало делом чести эту неприступную крепость взять. 6 апреля 1945 года начинается штурм Кёнигсберга. За 3 часа артиллерийской подготовки по врагу выпущено 1308 вагонов артиллерийских снарядов и мин. Восточно-Прусская операция, осуществлявшаяся в условиях особо сильно укрепленной территории, по расходу боеприпасов не имеет себе равных в истории войн вплоть до нынешнего времени. За три дня штурма линия судьбы города расплавилась, перетекла в другое русло, застыла букашкой в янтаре и очутилась на ладони русского человека, ладони, исполосованной ещё не окончившейся страшной войной...
Город Кёнигсберг и с ним одна треть Восточной Пруссии становится российской территорией. Два послевоенного года немецкое население города ещё живёт в нём вместе с русскими, в 1947 оно депортировано на территорию Германии. Немецкая часть истории города завершилась.
В результате военных действий Кёнигсберг разрушен на 90%. От старого города Калининграду остался обугленный остов и обширная история, являющаяся неотъемлемой частью истории Европы. Обломки Кёнигсберга плавают в теле Калининграда, иногда сросшиеся с ним, а иногда чуждые, как осколок в теле солдата. При это оказалось, что у Калининграда нет истории - во всяком случае, сравнимой по значимости с кёнигсбергской. Другое дело, что у Кёнигсберга есть только история. И преимущество Калининграда в том, что он жив, а Кенигсберг уже полностью остался в прошлом.
Итак, какова она была, жизнь нового российского города?

(эссе написано для фотоальбома "Кёнигсберг-Калининград в ХХ веке", подготовленным к изданию Юрием Павловым и вышедшим в 2001г тиражом 1000 экз, из которого ни одного не поступило в открытую продажу. Вторую и третью часть эссе см. в верхнем меню)